Народное восстание

Калишский договор получил некоторые дополнения в виде особого условия, подписанного в Бреславле Штейном, Нессельроде, Гарденбергом и Шарнгорстом; в этом дополнительном условии, которое было уже прямо рассчитано на восстание всей Германии, определился состав центрального правительственного совета, который должен был принять на себя временное управление в областях, подлежащих оккупации союзного войска, и в них изыскивать вспомогательные источники для поддержки общего дела. В этом смысле весьма любопытным и характерным представляется нам современное событиям письмо Штейна к графу Мюнстеру, государственному деятелю, который, хотя и не уклонялся от общего патриотического настроения, однако все же пытался смотреть на дело глазами ганноверца и взвешивать его шансы с точки зрения чисто ганноверских интересов. «Мне, в данную минуту высокого подъема народного духа, — так писал Штейн к Мюнстеру, — решительно нет никакого дела до каких бы то ни было династий: все они представляются мне не более, как орудиями. Мое желание одно: видеть Германию великой и сильной, дабы она вновь могла достигнуть самостоятельности, независимости и отстоять свою национальность, а также обеспечить свое положение между Францией и Россией». Тем же духом веет и в воззвании короля «К моему народу» от 17 марта, в котором ничто не забыто, ничто не украшено и не преувеличено и впервые просто, но красноречиво указывается на общность, почти на тождественность интересов Пруссии и Германии. Воззвание обращается к «бранденбургцам, пруссакам, силезцам, померанцам, литовцам»: король напоминает им о великих моментах прусской истории, о великом курфюрсте, о Фридрихе Великом, подводит крупные итоги пережитого прошлого, указывает на богатые плоды, которыми увенчались труды предшествующих поколений — в свободе совести, в славе, в независимости, в торговле, в промыслах, в науке. «Теперь нам предстоит последняя решительная борьба»… «и нет иного исхода, как почетный мир или гибель со славой»… «а потому мы должны с уверенностью положиться на то, что Бог и наша твердая решимость доставят нам победу в борьбе за правое дело». И не только коренные, прирожденные германцы говорили языком подобного одушевления и выспреннего строя: русский полководец Витгенштейн обращался к вестфальцам и саксонцам со следующим энергичным воззванием: «Саксонцы! Германцы! Наши родословные древа, наши родовые списки заканчиваются 1812 годом! Деяния наших предков уничтожены унижением, в котором мы видим их внуков. Только общее восстание Германии может вновь вывести и призвать к действию благородные роды, может возвратить блеск тем, которые некогда гордились своим благородством»…

Важнее всех подобных воззваний, которые, впрочем, служили только отражением общего возбужденного настроения и общих стремлений и лишь отчасти его поддерживали, хотя и никак не вызывали, было неукоснительно подвигавшееся вперед образование новой армии, для которого так много и так скромно потрудился Шарнгорст, собственно говоря, создавший это войско. Дело созыва и устроения прусского ландвера происходило тихо и гладко, без всякого шума, с чисто протестантской (если можно так выразиться) простотой; окружные власти выбирали комитет для ведения этого дела; комитет созывал всех способных носить оружие, всех граждан от 17 до 40-летнего возраста; если требуемое число людей не покрывалось волонтерами, то прибегали к жребию. Затем все шли в церковь и новая команда приносила присягу. Религия в данном случае — в местностях преимущественно протестантских — не действовала на массы возбуждающе, не воспламеняла страсти, как это было в Испании, а только освящала совершавшееся в народе движение, вполне искреннее и по значению своему высоконравственное.

И одежда, и амуниция ландвера были чрезвычайно просты (во многих местах для него не хватало оружия, как и многого необходимого в сильно обедневшей стране): главным отличительным знаком для всех, вступивших в его ряды, был жестяной крест на форменной шапке с надписью: «С Богом за короля и отечество!» Если ландвер приходилось передвигать и пускать в дело за пределами провинции, то все служащие в нем получали жалованье наравне с линейными войсками; офицеры ландвера, вплоть до капитанского чина, избирались окружным комитетом и утверждались королем; выше капитана назначались королем. Лишь в некоторых отдельных областях, как, например, в польских провинциях, при сборе ландвера встречались кое-какие затруднения, но, вообще говоря, все ожидания по отношению к численности состава, к быстроте его сбора и т. д. были далеко превзойдены. Большим счастьем было то, что, благодаря неутомимой деятельности Шарнгорста, уже собрано было около 150 000 опытных линейных войск и совсем изготовлены к походу, так как всю амуницию для них, оружие, артиллерию успели дополнить и исправить с 1807 года. Не совсем легко было только пополнить недостаток в офицерах. Только вследствие чрезвычайного одушевления, а также и благодаря всюду преобладавшей простоте жизни и немногосложности потребностей, оказалось возможным довести до конца такие большие вооружения и снаряжения в стране и вообще небогатой, и еще более обедневшей в семь последних весьма тяжких лет. Общие цифры весьма внушительны: 5 000 000 населения выставило 271 000 ратников! Вся страна обратилась в один сплошной военный лагерь. Чрезвычайно удачным и своевременным в данном случае оказалось учреждение ордена «Железный крест» (10 марта 1813 г.) в день рождения королевы Луизы, о которой в эти торжественные и тревожные дни все вспоминали с самым горячим чувством уважения и признательности — все остальные ордена на время войны были отменены.

Цвет образованной молодежи, не только прусской, но и общенемецкой, стал стекаться в полки волонтеров, из которых один, Люцовский, еще в феврале был набран и организован майором фон Люцов. В этом полку представителем современной образованной молодежи, посвятившей себя на службу отечеству, был известный немецкий поэт Теодор Кернер, сын того Кернера, которому Шиллер столь многим был обязан в наиболее тягостные минуты жизни.

Теодор Кернер в мундире Люцовского полка

Гравюра с портрета кисти сестры Теодора Эммы Кернер, писанного после его смерти