Государственная конституция
Из всего этого совершенно понятно, что платила за это европейское соглашение Германия — она несла на себе издержки по умиротворению, как несла в течение тридцати лет и военные расходы. На двух важнейших границах страны укреплялось чужеземное владычество. Эти же чужие державы получали право голоса в верховном совете государства, частью непосредственно, как Швеция, или косвенно, как Франция, к которой были присоединены части империи, сохранявшие свои германские права, но и без ущерба в отношение верховных прав французской короны.
В то же время отдельным областям присваивалось право заключать союзы, причем на таких вольных условиях, которые могли совершенно разрушить национальное государственное единство, потому что условие «не направлять таких союзов во вред государства» на практике не имело никакого значения. Более того, религиозный вопрос был разрешен не в смысле полной индивидуальной свободы исповедания, а лишь безусловного равноправия обеих религиозных партий, что давало постоянно лишний повод к заключению подобных союзов.
Однако были и положительные моменты: могущество дома Габсбургов, пользовавшихся своими императорскими правами в Германии как рычагом для своих действий было надломлено, и это был шаг к искуплению. Эта династия, в течение двух столетий управлявшая многими странами Европы посредством лишь людей ограниченных и пополнявшая недостаток в этом отношении только связями с испанской ветвью того же дома, была решительно не способна создать государственный строй в Германии на новых началах. Единственный путь к возрождению нации и ее политического устройства заключался в том, чтобы какое-то из сильнейших территориальных владений образовало из себя ядро и к нему примкнули бы, постепенно, другие здоровые члены.
Среди потока войны, грозившего все затопить, удержался крепче других Бранденбург, состоявший из трех, еще не союзных, внутренне весьма разделенных, частей. На его почве пробивались действительно жизненные идеи, шла прогрессивная работа, и многие предвидели уже тогда его завидную будущность. Но прогресс был возможен здесь лишь на протестантских основах. Будущность принадлежала новому учению. Старая Церковь призывала на него небо и ад в продолжение тридцати лет, но эти проклятия оказались тщетны. Ей удалось лишь одно: возвратить снова в лоно католицизма габсбургские земли, но это было куплено дорогой ценой — они стали неспособными к какой-либо руководящей роли в Германии, как и среди восточных областей, присоединенных к той же короне.
Принцип религиозной свободы непосредственно после заключения мира не дал заметных успехов. Противохристианская система государственного вероисповедания, принудительного, подлежащего полицейскому надзору, не была отменена, хотя эта официальная религия и получила право выражаться в виде не одной католической, но и лютеранской, или реформатской Церкви. Однако косвенно был сделан большой шаг вперед: плохо или хорошо, охотно или против воли, но правительство начало повсюду упразднять авторитет духовных властей. Этого требовала государственная необходимость, расчет, но, вместе с тем, это было знамение времени, веяние нового духа, неудержимо пролагавшего себе путь.
Государственные и, еще более очевидные, экономические воззрения выступали на первый план. Их выдвигала страшная нужда, порожденная опустошительной войной и заслонявшая собою всякий церковный вопрос. Это выражалось очень ярко в литературе, а собственно прогресс знаменуется лучше всего тем фактом, что папа Иннокентий X (1644– 1655 гг.) протестовал против заключенного мира будучи в одиночестве. Этот протест выразился в булле Zelo Domus Die (20 ноября 1648 г.), в которой содержится целый поток грозных, но суетных слов против последних союзов и соглашений, противозаконных, напрасных, недействительных, губительных и проклятых, а потому будто бы ничтожных и необязательных.