Фрагменты издания "Всеобщая история искусств"
1956-1566

Материал предоставлен
в ознакомительных и образовательных целях

Искусство Японии

В. Бродский

В Японии буржуазная революция 1868 г. положила конец сегунской династии Токугава (1614—1868). Развитие японского искусства 17—18 вв. складывалось в сложных и своеобразных исторических условиях. Разделенная прежде на отдельные враждующие княжества, Япония была объединена в единое централизованное феодальное государство. Формально господствующее положение в стране продолжало занимать феодальное сословие ^[37]. Однако социально-экономические условия, сложившиеся к концу 17—18 в., привели к принципиально новому соотношению сил в японском обществе: в рамках феодальной централизованной монархии рос и укреплялся торгово-ростовщический капитал, сосредоточенный в руках крупных купцов и торговцев, представлявших верхушку нарождавшейся городской буржуазии. Росла и укреплялась новая культура, чуждая старым принципам средневековой идеологии. В этих условиях все силы феодального класса устремились на борьбу за сохранение своих традиционных привилегий, все идеалы обратились в прошлое, к периодам былого могущества. Оградив страну от чужеземных влияний, замкнувшись в узком кругу старых сословных представлений, правительство Токугава жестоким террором пыталось подавить все, что наносило ущерб силе и престижу феодального класса. Тщательно разработанными указами была регламентирована жизнь всего населения.

Однако все эти искусственные меры, игнорировавшие реальный процесс глубоких социальных изменений, происходящих в стране, не могли устранить возникших противоречий. Многие самураи, не в состоянии существовать на скудное жалованье, выплачиваемое беднеющим сюзереном, покидали службу у своего господина, приобретали различные профессии ремесленников или становились учителями, врачами, учеными, художниками и уходили в города, где их труд находил применение.

Таким образом, распад начался внутри самого феодального класса. Огромную опасность для основ феодального государства представляли многочисленные крестьянские восстания, объединявшиеся порой с бунтами городской бедноты. Крестьяне массами оставляли деревни и направлялись в город в поисках работы. Город становится все более притягивающим центром для самых различных слоев населения. Город с его многообразным, разносословным населением стал местом формирования новой антифеодальной идеологии. Именно здесь возникали новые философские и социальные учения, выдвигались новые научные гипотезы, рождалась новая художественная культура.

Борьба различных классовых сил стимулировала и развитие общественной мысли. Возникают учения, доказывающие несостоятельность феодальной системы, враждебность ее обществу, гибельность для будущего страны (Андо Сёэки, 1700—1763). В это же время появляются различные антирелигиозные учения, направленные против синтоизма, буддизма и конфуцианства (Ямагато Банто, 1761—1801). То, что прежде было незыблемым и вечным, что, казалось, было рождено непостижимыми и божественными законами вселенной, что внушало веру и смирение, теперь все чаще стало подвергаться сомнению, анализу и критике. Европейская наука стала привлекать все большее число японских ученых. Как ни строга была система изоляции страны, все же правительству Токугава не удалось полностью пресечь общение Японии с внешним миром. Порт Нагасаки ^[38] стал источником распространения европейских знаний, идей мировой науки. Растут также сведения японцев о европейском искусстве, с которым они знакомились по многочисленным гравюрам. Круг знаний и представлений японцев в это время чрезвычайно расширился. В этом новом, познаваемом и представляемом мире, в котором теперь жил человек, иное значение, содержание и масштаб получило все, что его окружало. Метафизическая неопределенность ощущения мира сменяется все более рациональным подходом к явлениям. В это время в Японии становится известна теория Коперника, новая медицина стала разрабатывать свои методы на основе анатомии, многие основные положения старых философских учений были отвергнуты. Ничто не оказалось вечным — рушилась освященная веками феодальная система. Сознание соразмерности человека и окружающего его мира повлекло за собой переоценку всех явлений. Новый смысл приобретает окружающая человека природа. Это уже не то воплощение божественного начала, созерцание и проникновение в которое приближало к познанию истины. Природа включается в сферу человеческой деятельности, это сопутствующий ей фон. Новый смысл приобретает и человеческая деятельность в ее повседневно-будничном проявлении. Собственно, она и становится основным объектом внимания. В этом конкретизировавшемся, материальном мире она занимает одно из главных мест. Японская литература и искусство 18 в. проникнуты интересом к индивидуальным проявлениям повседневности и познанию частного, обыденного человека.

Сознание нового соотношения мира и человека явилось главной чертой мировосприятия эпохи, получившей название эпохи Эдо. Это было той основой, которая определила природу новых направлений в искусстве того времени. Эволюция японского искусства второй половины 18 в. — первой половины 19 в. была связана с развитием нового, демократического мировоззрения, с идеологией буржуазии, переживавшей период становления и борьбы с феодальным строем. В искусстве Японии Эпохи Эдо при всем многообразии художественных школ ясно выступают две основные тенденции. Одна из них обращена к старым традициям средневекового искусства и преимущественно связана с идеологией господствующего класса, другая — стремится к новой художественной оценке действительности, к созданию новых форм в искусстве и отражает мировоззрение демократических слоев японского общества. Однако обе эти тенденции не развивались в своем чистом, идейно-программном плане. И если первая в процессе эволюции претерпевает весьма значительные изменения под влиянием новых художественных идеалов, выдвигаемых усиливающимся демократическим направлением в культуре, то вторая развивается на основе огромного наследия старого искусства, заимствуя из его богатейшего арсенала художественные средства. Первая, в целом консервативная тенденция была связана в эпоху Эдо с эволюцией старых форм искусства.

В японской архитектуре 17 в. был временем завершения ее классической истории. В это время был сооружен дворец Нидзё; в 1642 г. был закончен ансамбль Кацура, завершавший традицию, восходящую еще к периоду раннего средневековья; в 1640-х гг. было окончено строительство храма в Никко, увенчавшего собой развитие пышного декоративного стиля, первые проявления которого были отмечены еще в постройках 13 в. Следующий новый этап истории японской архитектуры относится уже к концу 19—20 в. и связан с освоением новой для Японии европейской техники строительства.

История японской традиционной живописи периода Эдо связана как с деятельностью старых художественных школ Кано и Тоса, так и возникших в это время Нанга и Сидзё-Маруйама. Преобладающее положение среди старых живописных школ принадлежало школе Кано. В живописи Кано верхушка феодального дворянства видела то особое, благородное, освященное традицией искусство, которое являлось их прерогативой и было доступно лишь им как посвященным. Строгий, тяготеющий к монохромной живописи стиль Кано Танио (см. том II, кн. 2-я) стал образцом для большинства художников школы Кано 17—18 вв. Среди них выделяются имена таких художников, как Ёасунобу (1613—1685) и Цунэнобу (1639—1712). Однако при всем мастерстве исполнения их живопись становилась все более холодной и безжизненной. Ее идеалы, так же как и идеалы ее покровителей, были обращены в прошлое. В сущности, произведения художников школы Кано периода Эдо были лишь повторением и копированием старых образцов.

В это же время аристократическая школа Тоса с ее канонизированной интерпретацией сюжетов из классической литературы и с консервативной выхолощенной художественной системой также пришла в полный упадок. Некоторое оживление в деятельности школы Тоса наметилось в последующие годы 18 в. и в первой половине 19 в., что во многом было связано с движением части оппозиционно настроенного дворянства за реставрацию императорской власти, восстановление древних форм правления и образа жизни и в этой связи — за возрождение классических традиций в литературе и искусстве. В это время школу Тоса возглавила группа художников, таких, как Танака Тотсугэн (1768—1823), Укита Иккэи (1795—1859), Ватанабэ Кийоси (1778—1861) и другие, стремившихся возродить в живописи Тоса традиции 10—12 вв., то есть традиции Ямато-э. Школа Тоса в эти годы стала называться «возрожденное Ямато-э». Однако чисто формальное использование традиций старой живописи не могло оказаться плодотворным. В этих условиях кризиса двух основных школ старого искусства в японской живописи появляются новые тенденции, стремящиеся преодолеть ограниченность окостеневшей художественной системы. Носителями этих тенденций были школа Сидзё-Маруйама и школа Нанга.

Основателем киотской школы Сидзё-Маруйама был Маруйама Окно (1733— 1795); важной особенностью этой школы было обращение к зарисовкам с натуры, использование светотени и линейной перспективы, изучаемой японскими художниками того времени на примерах голландской гравюры. Вместе с тем по кругу избранных тем и главным образом их декоративному решению школа Сидзё-Маруйама была близка школе Кано. Обращение Окно к более реалистическому изображению было, собственно, развитием тенденции, заключенной в самой живописи школы Кано и отмеченной еще в работах художников начала 16 в., однако столь определенно проявившейся лишь в условиях все усиливающегося влияния нового, демократического мировоззрения. Формально реалистическая передача предметов и сохранение Окно сложно орнаментальной композиции и рисунка школы Кано впоследствии были усвоены многочисленными художниками-ремесленниками второй половины 19 — начала 20 в.

Другой новой школой, по существу, более оппозиционной к официальной живописи Кано, была школа Нанга, иначе Будзинга — то есть живопись ученых, сделавших живопись своим любимым занятием. Момент непрофессиональности, отмеченный в самом названии, был своего рода заявлением на право не следовать канону. Художники школы Нанга стремились не только к освобождению от живописного канона, но и к возрождению философского содержания искусства. Основой творческого метода они считали свободное выражение своего лирического восприятия природы. Однако школа Нанга как направление в искусстве не было новым. Так называемая «живопись ученых» существовала в эпоху Сун в Китае. С именами художников Икэно Тайга (1723—1776) и Ёоса Бусон (1716—1783) связано начало самостоятельного существования школы Нанга. Однако, несмотря на все стремления художников школы Нанга преодолеть безжизненность канона, их искусство было внутренне столь же скованно, как и у поздних мастеров школы Кано. Интерес к «живописи ученых» возник параллельно с санкционированным правительством распространением в Японии неоконфуцианства и был во многом столь же искусствен. Некоторые художники школы Нанга, как, например, Ватанабэ Кадзан (1793—1841), работавший в Эдо, в своем стремлении реформировать традиционную живопись пытался идти дальше своих современников, используя новые живописные приемы, заимствованные из европейского искусства. Но произведения, в которых художник обратился к традиционным пейзажным сюжетам, используя при этом светотень и перспективу, оказывались лишь безжизненным переложением старых мотивов на новый живописный язык, принципиально чуждый самой сути старого искусства. Упадок старого искусства был слишком глубок и связан не с обветшанием какой-либо его отдельной формы, а с кризисом всего средневекового мировоззрения. Попытки использовать принципиально новые средства выражения при сохранении старой художественной концепции лишь более явно обнаруживали признаки этого упадка.

Новые силы, формировавшиеся в это время за пределами феодальных замков и монастырей, вопреки воле правящего класса, были призваны сыграть главную и решающую роль в истории японского искусства этого периода. Такой силой было третье сословие. Именно в среде третьего сословия оформились силы, сумевшие встать на путь смелых открытий в искусстве, создать новые художественные формы почти во всех областях национальной культуры и творчески претворить старое наследие. Период Эдо был временем возникновения и расцвета народного театра Кабуки, противостоящего старым условным формам средневекового театра. Этот период был также временем расцвета новой, глубоко проникнутой духом народного творчества национальной формы поэзии— хокку, временем развития гравюры на дереве, пришедшей на смену средневековой живописи и ставшей столь же значительным явлением в национальной и мировой истории искусства.

Гравюра 18 — первой половины 19 в. в истории японского искусства была принципиально новой художественной формой, наиболее полно отразившей демократическое мировоззрение эпохи, реалистическую направленность ее передовых эстетических устремлений. Повседневная реальность стала для японских граверов неисчерпаемым источником художественных образов. Бытовой жанр, портрет, а затем пейзаж стали основными темами гравюры. Утверждение эстетической ценности повседневной действительности было выражено и в самом названии, которое приняло новое художественное направление — Укиё-э ^[39] (то есть мир земной или повседневный). Обращение художников к гравюре и ее быстрое распространение в эпоху Эдо во многом были вызваны новыми потребностями растущих городов. Гравюру применяли для иллюстрирования популярных книг и альбомов, для печатания театральных афиш с изображением актеров, реклам, плакатов и т. п. Первая книга с гравюрами-иллюстрациями появилась в начале 17 в. Однако они еще мало чем отличались от примитивной средневековой гравюры ^[40]. Впервые новые пути развития гравюры наметились во второй половине 17 в. — первых десятилетиях 18 в. в творчестве таких художников, как Хисикава Моронобу (1618— 1694), Тори Киёнобу (1664—1729), Тори Киёмасу (1694—1716), Кайгэцудо (начало 18 в.) и некоторых других, работавших в Эдо. Напряженная, полная новизны жизнь столицы привлекала художников, поэтов, актеров из всех провинций Японии. В столичных театрах Кабуки и столь же популярном среди горожан театре марионеток ставились разнообразные спектакли, в которых играли лучшие актеры Эпохи. Праздничные фейерверки в многочисленных садах, катанья на лодках, парусные гонки на реке Сумида дополняли красочную жизнь города. Круг тем, установившийся в творчестве названных выше художников, был почерпнут главным образом из этой многообразной повседневной жизни столицы.

Кайгэцудо. Куртизанка в кимоно с изображением волн. Гравюра на дереве. Между 1704 и 1710 гг.

илл. 384

В творчестве Моронобу широко разрабатывается бытовой жанр — уличные сцены, народные увеселения, сцены домашнего быта, и впервые в альбоме «Сцены Ёсивара» появляется как самостоятельная тема изображение куртизанок, тема, ставшая популярной в гравюре 18 в. Тори Киёнобу и Тори Киёмасу одними из первых стали работать в области театральной афиши, положив начало особому жанру — изображениям театральных сцен и актеров,— занявшему важное место в истории японской гравюры. В творчестве художников этого периода не только определяется круг тем гравюры, но и закладываются основы нового понимания и художественной оценки действительности. В жанровых сценах из книги Моронобу «Сто изображений женщин этого бренного мира» (1681) совершенно по-новому увидена повседневная жизнь человека. Простой, обыденный сюжет оказывается для художника полным значительности и красоты. Он рассматривает его не как случайную сцену, а как конкретизированное выражение человеческой деятельности вообще, равно значительной в своих многочисленных проявлениях. Вместе с тем художественный язык гравюры обусловливался всем предшествующим искусством. С мастерством линии чистой, каллиграфически изысканной, но и эмоционально насыщенной гравюра унаследовала и сам способ художественного обобщения. Художника интересовал не процесс последовательных изменений, не становление явления, а лишь момент его полной завершенности, пусть кратковременный, но в котором смысл и красота его выразились с наибольшей полнотой, который как бы венчал собой весь предшествующий процесс постепенных изменений, был бы совершенным и полным их выражением. В «Прачках» Моронобу (лист из книги «Сто изображений женщин этого бренного мира»), стирающих и вешающих белье, в стремительных движениях актеров Киёнобу или в стоящих в изысканных позах красавицах Кайгэцудо выражено лишь то существенное, что характеризует данный момент движения, как бы выхваченного из среды последовательных изменений и запечатленного во всей его характерности.

Вторая половина 17 в.— первые десятилетия 18 в. были временем формирования и становления художественных принципов японской гравюры. В этот ранний период развития гравюра была преимущественно тоновой, реже раскрашенной от руки. Только в середине 18 в. в Японии появляется цветная ксилография. Новому пониманию цвета в гравюре немало способствовала декоративная живопись Сотацу и Корина (см. том II, кн. 2-я), во многом связавшая колористические достижения старой живописи с цветной гравюрой. Впервые цветная печать в два цвета, розовый и зеленый, была введена в 1740-х гг. художником, работавшим в Эдо, Окумура Масанобу (1686—1764). В гравюре этого периода, связанной главным образом со зрелым творчеством художника Нисикава Сукэнобу (1674—1754), работавшего в Осака и Киото, и Масанобу, все определеннее намечается стремление к более сложной и углубленной художественной характеристике окружающей действительности.

Особенно отчетливо это стремление выступает в произведениях Масанобу. Художника интересует не только фиксация сцены, эпизода, момента во всей их характерности, как ранее Моронобу, сколько передача определенного эмоционального состояния, раскрытие настроения, характеристика человеческих взаимоотношений. Если Моронобу в выразительности движения, жеста находил самостоятельную эстетическую ценность, то для Масанобу движение — лишь следствие, только форма проявления внутреннего состояния человека. В поисках новых средств выражения он обратился к цвету. Однако цвет у Масанобу — еще только скромный аккомпанемент, приглушенное декоративное звучание которого лишь вторит основному лирическому мотиву, переданному сложным ритмом линий.

Первым крупным художником цветной гравюры был Сузуки Харунобу (1725— 1770). Творчеством Харунобу открывается зрелый период истории японской гравюры. Сведений о жизни Харунобу и его ранней художественной деятельности сохранилось мало. Он жил и работал в Эдо. До технического усовершенствования многоцветной печати, то есть до 1760-х гг., им было исполнено большое количество гравюр в два цвета. Однако основные достижения Харунобу лежат в области многоцветной гравюры. Именно здесь наиболее полно развернулось его дарование и нашли свое выражение те идеи и тот строй чувств, которые делают его родоначальником нового этапа в развитии искусства эпохи Эдо- От широкого обращения к повседневной действительности ранней гравюры второй половины 17 в.— начала 18 в. через еще робкие попытки проникновения в ее внутреннюю динамику в творчестве Сукэнобу и Масанобу, стремившихся в мире человеческих чувств найти новый эстетический критерий, демократическое искусство в творчестве Харунобу утверждает в качестве единственной художественной ценности сферу человеческих чувств и переживаний. Все остальное получает значение и смысл лишь в той мере, в какой гармонирует с душевным складом и состоянием его героев. Однако Харунобу еще не углубляется в сложный лабиринт человеческих переживаний. Он видит в них лишь то ничем не омраченное лирическое начало, которое вносит во все особую поэтическую согласованность. Все окружающее художник воспринимает как бы сквозь призму этого светлого лирического чувства. Образ женщины, чуть задумчивой, хрупкой и нежной, становится основной темой произведений Харунобу. Если для Масанобу выразительность ситуации служила ключом к раскрытию ее эмоционального содержания, то для Харунобу любая сцена, любой Эпизод оказываются удобным поводом для выражения своего мировосприятия. Женщины Харунобу предстают перед нами в самой различной обстановке: за работой («Сушка нитей», 1766), в сценах домашнего быта («Летний ливень», 1765), любовного свидания («Влюбленные», 1766), на прогулках и т. п.

Сузуки Харунобу. Сушка нитей. Цветная гравюра на дереве. 1766 г.

илл. 385

Но, несмотря на разнообразие жанровых ситуаций, в каждом из эпизодов повторяется один и тот же избранный художником тип. Известны даже имена излюбленных героинь художника из числа прославленных красавиц столицы (в 1770 г. Харунобу была издана книга «Красавицы зеленых домов»). Однако в гравюрах Харунобу нельзя найти их индивидуальных отличий. В сущности, Харунобу во всех своих работах творил один и тот же идеальный образ. Реальные

черты своих героинь — лирическую мягкость, хрупкую грацию и изящество — он воплощал в одном идеальном художественном образе, который становился как бы обобщенным выражением поэзии и красоты, увиденной художником в повседневной реальности. Женский образ, созданный Харунобу, выступает как олицетворение светлого лирического жизненного начала, он почти нематериален. Несмотря на всю реальность ситуаций и обстановки, пейзажей, интерьеров и т. п., через которые проводит этот образ Харунобу, это скорее поэтическая мечта художника, слишком идеальная, чтобы обрести конкретно-чувственные черты. Харунобу лишь слегка намечает объем своих фигур, в лаконичной манере изображает фон, строго отбирая отдельные детали, характеризующие место действия. Линейный ритм, отдельные цветовые акценты и общая гамма мягких, чистых тонов были основными средствами передачи эмоционального содержания жанровых сцен, запечатленных в многочисленных гравюрах Харунобу. Цвет часто не передавал реальной окраски предметов, а служил лишь для создания определенного настроения. Харунобу привлекала множественность бытовых ситуаций, а не многообразие жизненных типов, передача определенного душевного состояния, а не психологическая характеристика. В этом заключается одна из главных особенностей творчества Харунобу как представителя первого этапа развития японской гравюры зрелого периода. В гравюре этого времени еще раз проявилось, но уже в новом и преображенном виде то своеобразное, коренящееся в специфике национального художественного мышления понимание прекрасного, которое впервые было сформулировано еще в искусстве эпохи Хэйан. Оно нашло свое выражение в лаконичности и обобщенности харунобовских композиций, в их ритмическом строе, близком по своей природе стихии поэзии и музыки.

Исода Корюсай. Кормление карпов. Цветная гравюра на дереве. Ок. 1771 г.

илл. 388а

Вокруг Харунобу сгруппировалось весьма значительное число учеников и последователей. Наибольший интерес среди них представляет Исода Корюсай, работавший в период с 1764 по 1780 г. Самая известная его серия «Образцы новых одежд», посвященная изображению куртизанок, была исполнена в 1775 г. Хотя в целом Корюсай находился под сильным влиянием Харунобу, некоторые особенности его гравюр — большая интенсивность цвета, увеличившийся в сравнении с Харунобу размер фигур и их большая материальность, интерес к повествованию, к рассказу — говорят о стремлении придать идеальному миру Харунобу большую достоверность и жизненную убедительность (такова его гравюра «Кормление карпов», ок. 1771). Эти черты в 1780-х гг. в творчестве Тории Киёнага (1752—1815) находят свое полное развитие и выражение, знаменуя собой новый этап в эволюции художественного мировоззрения эпохи. В это время им были созданы многочисленные серии гравюр. Самые знаменитые из них—«Парча Востока» и «Двенадцать месяцев Юга», состоявшая из двенадцати диптихов. Из этих серий сохранились лишь отдельные листы. Вскоре после 1790 г. художественная деятельность Киёнага прекратилась. Главными темами гравюр Киёнага были празднества и изображение различного рода развлечений, популярных среди горожан: посещение чайного дома («Чайный дом у бухты Синагава» из серии «Двенадцать месяцев Юга») или сочинение стихов («Ночь девятого месяца» из этой же серии), праздничные шествия и увеселительные прогулки (триптих «Цветение слив в Асикаяма близ Эдо», триптих «Причалившая увеселительная лодка»). Чаще всего это многофигурные композиции с пейзажным фоном или изображенные в естественных и непринужденных позах группы людей в интерьерах или на открытых верандах. Высокие величавые фигуры, изображенные часто на фоне далекого пейзажа с низко срезанным горизонтом, доминируют над всем окружением. Их позы спокойны и устойчивы, их движения медлительны и размеренны. Преобладание гаммы глубоких черных, темно-красных и желтых гонов вносит в спокойно-уравновешенный строй листов Киёнага элемент некоторой торжественности. В сравнении с Харунобу в творчестве Киёнага изменился как характер изображения человека, так и самый тон показа окружающей действительности. Киёнага пошел по пути активного утверждения образа человека в окружающей его среде. Пейзаж и интерьер, построенные Киёнага по законам линейной перспективы, выступают не как особый фон, вторящий душевному состоянию героев, а как реальная, естественная среда, в которой живет человек. Вместе с тем Киёнага был еще далек от индивидуализации своих персонажей, от углубленного раскрытия человеческих характеров и чувств. Так же как Харунобу, он создает идеальный образ, почти без изменений повторяя его во всех своих гравюрах. Однако в созданном Киёнага образе, пластически убедительном, материальном, почти чувственном, в пафосе его утверждения искусство этого периода достигло той грани, за которой уже начиналась сложная область подлинных человеческих страстей и характеров.

Тории Киёнага. Ночь девятого месяца. Цветная гравюра на дереве из серии «Двенадцать месяцев Юга». Фрагмент. Ок. 1785 г.

илл. 388 б

С именем Кацукава Сюнэй (1762—1819) связывают появление в это время погрудных изображений на нейтральном фоне, то есть формы — в силу концентрации внимания зрителя только на изображенных лицах,— как бы потенциально заключавшей в себе идею индивидуализации художественного образа, идею портретности. Тенденция индивидуализации художественного образа проявилась и в творчестве художников, наиболее близких к Киёнага. Так, например, художник Кацукава Сюнтё (работал в период 1772—1800 гг.) в своей известной гравюре «Борец Оногава и Охиса в чайном доме» (ок. 1792) отходит от обычных для Киёнага образов и композиций. Обращаясь к погрудному изображению, он подчеркивает индивидуальность персонажа и особую характерность запечатленной им сцены. Поиски типичности и выразительности если еще не самих человеческих характеров, то эпизода проявились и в неожиданности сопоставления мощной головы борца и головы женщины и в контрасте массивного мужского и нежного женского лица, объединенных вместе с тем единством лирического настроения.

Решительный шаг по пути усложнения характеристики человека, персонификации его образа в искусстве был сделан в творчестве Китагава Утамаро (1753— 1806) и его современника Тосюсай Сяраку (ум. 1801). В конце 18 и начале 19 в. Утамаро занимает ведущее положение среди художников Укиё-э. Его творческая биография весьма разнообразна. Его учителями были и художники школы Кано и многие художники Укиё-э. Значительное влияние на формирование его мировоззрения и художественного идеала оказал Киёнага. Вместе с тем уже в известных ранних его работах, в иллюстрациях к «Книге насекомых» (1788), содержащей изображения цветов, птиц и насекомых, в «Книге раковин», исполненной в это же время, проявилась большая самостоятельность его творческой манеры. Прежде всего она сказалась в силе его реалистической трактовки натуры. Утамаро стремится к передаче различных сторон изображенных предметов. Его интересует, например, не только сложная форма раковины, но и хрупкость ее структуры, он передает и шероховатость ее темной поверхности и радужное мерцание ее перламутровых стенок. Его колорит усложняется, все большее значение приобретают переходные тона. В его гравюрах появляются изображения силуэтов — теней человеческих фигур, проступающих на плотной белой бумаге, обтягивающей легкие раздвижные стены дома. Часто они служат сложным фоном для изображенных в ином ракурсе реальных объемных фигур («Силуэт красавицы», ок. 1794). Утамаро вводит изображение прозрачных тканей, создающих дополнительную игру оттенков («Девушка, рассматривающая прозрачную ткань», 1790, «Занятие шитьем», «Женщина, читающая письмо при свете лампы», «Женщины под москитной сеткой или ночные гости»). Все это вносило в гравюры Утамаро остроту сопоставлений и контрастов. Его любимым мотивом становится также женщина, смотрящаяся в зеркало. Возможность изобразить фигуру женщины со спины и вместе с тем уже в другой плоскости показать ее лицо, отраженное в зеркале, возможность столь разнообразной характеристики ее облика отвечали постоянному стремлению Утамаро к многогранному раскрытию явлений.

Китагава Утамаро. Лист из серии «Испытания верной любви». Цветная гравюра на дереве. Ок. 1800 г.

илл. 387

К середине 1790-х гг. творчество Утамаро достигает своей полной зрелости. В это время он создает свои прославленные серии: «Большие головы», «Выбор песен», «Испытания верной любви», «Знаменитые красавицы шести лучших домов», «Десять красавиц», «Цветные изображения Северных провинций» и др. Его основной художественной формой становятся поколенные и погрудные изображения на нейтральном фоне. Для характеристики своих персонажей Утамаро не вводит никаких изобразительных деталей. Он отказывается от изображения интерьеров и пейзажей. Его листы целиком заполняют фигуры людей. Интересно отметить, что в тех гравюрах, где Утамаро обращается к изображению людей в пейзаже (у него были уже и чисто пейзажные листы), люди и природа выступают в них как два самостоятельных начала (триптих «Прогулка по берегу моря»). Хотя в его художественном сознании уже появляется сопоставление двух сторон реального мира: жизни человека и природы, но в творчестве Утамаро этот момент не играл еще серьезной роли, однако он уже свидетельствует о зарождении в искусстве эпохи Эдо новой тенденции, приведшей в первой половине 19 в. в творчестве Хокусаи к глубокой постановке проблемы единства и противоречия между человеком и окружающим его миром.

Китагава Утамаро. Ожидание. Цветная гравюра на дереве из серии «Выбор песен». Фрагмент. Ок. 1791 г.

илл. 386

Сфера интересов Утамаро лежит целиком в области человеческих чувств. В этом он продолжал развивать главную тему Укиё-э. Но чтобы теперь дать характеристику своих персонажей, он максимально укрупняет и приближает их, пользуясь полуфигурной композицией, и дает их вне изобразительной среды.

Так же как и Харунобу, Утамаро интересует не характер человека, своеобразие его индивидуальных черт, а только его определенное душевное состояние. Но в понимании сложности природы человеческих чувств Утамаро ушел далеко вперед в сравнении со своими предшественниками. И все же строй чувств, воплощенный Утамаро в образах, исполненных сдержанной силы, всегда оставался в пределах гармонического звучания. Мироощущение Утамаро еще не знало диссонансов. В произведениях Утамаро мы не найдем резких контрастов любви и ненависти, преданности и измены, отчаяния и восторга. Амплитуда душевных движений его героев не выходила за пределы любви и размолвки, преданности и несогласия, грусти и радости. В гравюре из серии «Испытания верной любви» изображена сцена размолвки влюбленных. Весь лист заполняют женская и мужская фигуры, стоящие спиной друг к другу. В сопоставлении печально опущенной головы женщины и энергичного движения данной вполуоборот головы мужчины художник передает момент душевного несогласия, возникший конфликт. Вместе с тем, объединяя обе фигуры единым ритмом линий, так что линии одной фигуры почти продолжаются в другой, он достигает того внутреннего единства двух изображенных фигур, которое смягчает тему конфликта, сообщает ей новые оттенки раздумья и грусти, скорее объединяющие влюбленных, чем углубляющие несогласие. Еще большей остроты и разнообразия характеристик человеческих переживаний, различных оттенков одного чувства Утамаро достигает в своих многочисленных полуфигурных изображениях женщин, закрепивших за ним славу создателя портрета в японской гравюре. Индивидуальность облика и чувств его героинь выражается глубоко эмоциональной пластикой движения, жеста, выразительностью линейного ритма, соотношением тонов и полутонов, самим расположением фигур на плоскости листа.

Особое место в творчестве Утамаро занимает тема материнства. Лучшие гравюры с изображением матери и ребенка были исполнены им в конце 1790-х гг. («Яма Уба с сыном на коленях», «Яма Уба и Кинтоку с игрушечным коньком», «Яма Уба и Кинтаро»). «Яма Уба с сыном на коленях»—одна из наиболее значительных гравюр этой серии. Утамаро дает здесь даже не погрудные изображения, а почти только лица, монументализируя, предельно приближая их к зрителю. В сильном, почти порывистом движении женщины, прижавшей к себе сына, в ее величественном и вместе с тем простом и естественном облике — ее волосы не уложены в сложную прическу, а свободно густыми прядями ниспадают на ее плечи — проступает как бы в своей первозданной силе и простоте материнское чувство. Контраст темного лица мальчика и белого лица матери, чистота и ясность ее контура подчеркивают и женственность и силу образа. Ценность человеческого чувства раскрывается здесь Утамаро не в множественности его оттенков, а в одухотворенной цельности, естественности его величия. Именно в гравюрах, посвященных теме материнства, наиболее полно раскрылся художественный темперамент Утамаро, сила и активность его образов.

Тосюсай Сяраку. Актер Сэгава Томисабуро II в роли Ёадориги и Накамура Мансэи в роли ее служанки. Цветная гравюра на дереве. Фрагмент. 1794 г.

илл. 389

Тосюсай Сяраку. Актер Итикава Эбизо в роли Такэмура Саданосин. Цветная гравюра на дереве. Фрагмент. 1794 г.

илл. 390

С расцветом творчества Утамаро совпала блестящая, но кратковременная деятельность Сяраку. Сведений о его жизни сохранилось чрезвычайно мало. Сяраку был актером театра Но. Как гравер он работал всего лишь десять месяцев, в 1794 г. За это время им было создано немногим более ста гравюр с изображениями актеров. Театральным сценам и актерам было посвящено творчество многих известных предшественников Сяраку: художников фамилии Тории, Кацукава, таких, как Сюнсё (1726—1792), Сюнтэй (1770—1820), Синэй и других. На протяжении своего развития, начиная с первых театральных афиш Киёнобу, Этот своеобразный жанр не выходил за рамки иллюстраций сценического сюжета с его условной экспрессией движения актера, передачей характерной актерской маски. В творчестве Сяраку этот жанр получил совершенно новое осмысление. Условность застывшей маски актера превратилась в выразительное, гротескное, но вместе с тем полное движения и реальной человеческой страсти лицо, лицо, искаженное гримасой гнева, или злобно-мстительное, алчное, или бездушно жестокое («Актер Итикава Эбизо в роли Такэмура Саданосин»). Мир Сяраку — это мир страстей сильных, но темных. Они таятся где-то в глубине острых маленьких глазок, выплескиваясь вдруг в оскале рта, во взметнувшихся дугах бровей, в судорожных движениях цепких пальцев. Художественная манера Сяраку отличается резкой индивидуальностью. Обычно он использует обобщенный контур, доведенный в своей характерности почти до карикатуры. Неисчерпаемы его приемы в передаче экспрессии лица. Особенно выразительна линия рта — то переданная наподобие петли с красным пятном языка, то опущенная книзу, то резко очерченная с черными треугольниками в углах. Его фигуры изображены на темно-синем или черном фоне в одеждах интенсивного, глубокого цвета: желтого, красного, коричневого. Часто Сяраку сопоставляет совершенно различные типы лиц — хитрые и доверчивые, низменные и возвышенные, заостряя тем самым характеристику каждого из них. Образы Сяраку — это неведомая творчеству Утамаро грань внутреннего мира человека. В сущности, в творчестве Сяраку основная тема искусства Укиё-э — тема человеческих чувств — при том своеобразии художественного метода их выражения, отвлекавшегося от индивидуального психологического их проявления и раскрывавшего их в образах обобщенных и идеальных, была исчерпана. Став господствующей темой у Харунобу, раскрывшего ее лирико-поэтическую сторону, она завершилась в открытом Сяраку мире сильных, но жестоких человеческих страстей. В конце 18 — первой половине 19 в. в творчестве художников, продолжавших работать над старыми сюжетами и темами, Тоёкуни (1769—1825), Кунисада (1776—1864), Куниёси (1797—1861), появляются черты эклектизма, внешней декоративности и вместе с тем усиливается интерес к описанию мелких бытовых деталей.

Новый, последний и высший, этап в развитии реалистических тенденций демократического искусства эпохи Эдо был связан с творчеством художника Кацусика Хокусаи (1760—1849). Истоки творчества Хокусаи почти целиком находятся в искусстве Укиё-э. Картина мира осмысляется художником прежде всего через сознание значительности, особой ценности каждодневной жизни людей, их труда и забот. Жизнь природы, ее смысл и красота в пейзажах Хокусаи становятся понятными лишь благодаря присутствию в них людей, занятых своими обычными делами. Но если для художников Укиё-э в повседневной жизни открылся мир человеческих чувств, сосредоточивший на себе все их интересы, то Хокусаи в повседневной жизни людей увидел и совсем другие, неизвестные искусству Укиё-э стороны. Повседневное существование людей привлекает Хокусаи прежде всего в своем трудовом аспекте, в своем созидательном начале, в котором художник улавливает биение мощной стихии народной жизни и в котором он видит подлинный смысл человеческого бытия. Он стремился к многостороннему охвату жизненных явлений, к постижению их внутренней взаимосвязи и взаимообусловленности, к воссозданию широкой картины мира. Не случайно большую часть своей жизни Хокусаи провел в путешествиях по стране, неустанно зарисовывая все, что им было увидено. Не случаен также исключительно разнообразный круг его интересов и деятельности — Хокусаи был известен не только как гравер, но и как писатель, поэт и живописец. Широта кругозора Хокусаи, выдвинутая им проблема соотношения человека и окружающего мира, его новое осмысление человеческой деятельности и, наконец, появившаяся в его произведениях тема человеческого коллектива выходят далеко за пределы художественных задач Укиё-э.

В творчестве Хокусаи демократическое японское искусство эпохи Эдо вступило в свой последний, заключительный этап развития. Повседневная жизнь людей рассматривается теперь Хокусаи в общей картине мироздания. Естественное движение жизни, воспринимаемой художником во всем богатстве ее частных и общих проявлений, развертывается им в многопланных композициях, представляющих сложное единство жанровых и пейзажных мотивов. Искусство Хокусаи проникнуто пафосом красоты мира, сознанием высокого одухотворенного начала, вносимого в мир человеком, и вместе с тем драматичности соотношения неустанной, напряженной, подчас суетливой деятельности людей и величия и вечности природы. В истории японского искусства творчество Хокусаи явилось и новым открытием природы. Он был первым из художников японской гравюры, в творчестве которого пейзаж получил значение самостоятельного жанра. В отличие от средневековой пейзажной живописи, передающей не своеобразие местности, а стремящейся к выражению самых общих свойств натуры, в пейзажах Хокусаи был запечатлен живой и величественный облик природы Японии.

Творческое наследие Хокусаи чрезвычайно велико. За свою долгую художественную деятельность он создал около тридцати тысяч рисунков и гравюр и проиллюстрировал около пятисот книг. Хокусаи родился в Эдо в семье ремесленника. Тринадцати лет он поступил в мастерскую к граверу Накаяма Тэцусону. Затем работал у художника Сюнсё, под влиянием которого были исполнены его ранние гравюры с изображением актеров (1779). В течение долгого времени, примерно с 1797 по 1810 г., Хокусаи работает как мастер суримоно (особый, требующий сложной техники вид гравюр, использовавшихся в качестве поздравительных карточек). В это же время он создает и первые свои самостоятельные произведения: «53 станции Токайдо» (1804), виды дороги, соединяющей Токио и Киото, и в 1814 г. выпускает первую книгу задуманного им как пособие для художников многотомного труда «Манга». Пятнадцать томов «Maнгa», создававшиеся на протяжении многих лет, содержат пейзажи, жанровые сцены, этюды различных движений людей и животных, переданных иногда при помощи одной линии, изображения цветов и птиц. В «Манга» мы находим рисунки звериных масок с характерным выражением человеческих лиц и изображения различных человеческих физиономий, молодых и старых, улыбающихся, плачущих, смеющихся, с выражением удовольствия, любопытства и т. п. В «Манга» не только сказался широкий круг наблюдений Хокусаи, но и в полной мере выявился его блестящий талант рисовальщика. Реалистическая острота его рисунка, раскрывающего самые характерные свойства натуры, выразительность и красота линии ставят его в один ряд с крупнейшими рисовальщиками мирового искусства.

Расцвет творчества Хокусаи относится к 1820-м — началу 1830-х гг. В это время им были созданы лучшие его пейзажные серии. Эти серии, создававшиеся почти в одно и то же время, поражают разнообразием аспектов, глубиной и богатством художественного видения Хокусаи — от широкого философского осмысления картины мира в серии «36 видов горы Фудзи» (1823—1829), показа эпического величия природы в серии «Мосты» (1823—1829), любования ее стихийной мощью в «Водопадах» (1827—1830) и, наконец, до тонкого лирического переживания природы в серии «Поэты Китая и Японии» (1830). Одной из самых значительных работ Хокусаи, в которой наиболее полно раскрылось своеобразие его творчества как художника-мыслителя, является серия «36 видов Фудзи». Большее число листов этой серии представляют различные жанровые сцены: рыбака, закинувшего сети, работающих на дровяном складе пильщиков, бочара, мастерящего бадью, и т. п., развернутые в пейзаже с горой Фудзи на заднем плане. Очертания Фудзи то ясно выступают, занимая большую часть горизонта, как в листе «Порыв ветра», где внезапно налетевший вихрь застиг идущих по дороге крестьян, то ее вершина неожиданно оказывается видна через огромный круг лишенной дна бадьи, над которой трудится бочар (лист «Бочар»), то виднеется в треугольнике бревенчатой подпоры, на которой громоздится колоссальный деревянный брус, распиливаемый пильщиками (лист «Пильщики»), или выглядывает из-за леса вертикально поставленных досок дровяного склада (лист «Дровяной склад»). Один за другим листы серии развертывают перед зрителем многообразную картину природы Японии — ее скалистые берега, о которые разбиваются волны океана, поля, лежащие у подножия Фудзи, ее живописные горные деревни.

Кацусика Хокусаи. Дровяной склад. Цветная гравюра на дереве из серии «36 видов горы Фудзи». Фрагмент. 1823—1829 гг.

илл. 391

Лишь два мотива остаются постоянными почти в каждой гравюре серии — мотив неустанно трудящихся людей и горы Фудзи. Люди в гравюрах Хокусаи живут, трудятся, почти суетятся, их всегда много, они даны в выразительном, почти гротескном плане. Однако здесь нет оттенка иронии. В преувеличенной характерности их движений и жестов проступает постоянное, напряженное усилие каждого из них, вливающееся в их общий труд, утверждающий их перед лицом большого мира. Но постоянно присутствующий мотив Фудзи, неизменный, индивидуализированный облик которой выступает как символ вечности и красоты мира, вносит оттенок раздумья о бренности человеческой жизни. Мотив Фудзи, который сначала выступает исподволь, почти как бы случайно, постепенно вырастает в самостоятельную тему. В листе «Тамагава» за береговой полосой, за океанской далью, на горизонте вырастает бесстрастно величавая Фудзи. Ее величие сродни холодной огромности океана. В пейзаже, казалось бы, восторжествовала стихия бездушной природы, если бы не уверенно пробивающаяся в волнах рыбачья лодка и фигурка человека с лошадью, стоящих на берегу. И наконец, в гравюре «Фудзи в ясную погоду» тема Фудзи раскрывается во всей полноте своего всепоглощающего, мощного звучания. Почти всю плоскость листа заполняет силуэт исполинской горы. Пространство развертывается художником не вглубь, а вверх. Фудзи врезается в голубую бесконечность неба, пересекая белые полосы облаков. Пейзаж безлюден — его масштаб слишком грандиозен. В этой грандиозности как бы торжество вечного начала природы, здесь теряются и исчезают все усилия человеческих жизней. В этом разрешается постепенно нарастающее драматическое звучание темы Фудзи. Но вместе с тем при всей своей колоссальности величие Фудзи не подавляет. Это скорее противостоящее человеку начало, а не подчиняющая и подавляющая его сила. Зеленая полоса склона горы, голубое небо, спокойный ритм белых облаков, красная в ясный день вершина Фудзи — вся эта гамма мажорных тонов побеждает бесстрастие величия Фудзи, делает картину живой и понятной, близкой и даже соизмеримой с обычными представлениями человека. Стремление найти такое соотношение мира и человека, в котором природа обрела бы соразмерные человеку черты, проходит через многие гравюры Хокусаи. В серии «36 видов Фудзи» это стремление находит свое наиболее законченное выражение в силе утверждения ценности человеческого труда. Целеустремленная деятельность людей, их особая активность, подчеркнутая выразительностью их поз, жестов и движений, реализуются в огромности предметов, ими создающихся. Бадья, которую мастерит бочар, огромна так, что он не только спокойно в ней умещается, но оказывается во много раз меньше ее; брус, который распиливают пильщики, непомерно велик, его диагональ доминирует над всем пейзажем, в том числе и над Фудзи; доски дровяного склада почти касаются неба, рыбачья лодка в гравюре «Тамагава» необычайно велика. Предметы, созданные людьми,— это как бы продолжение их самих. Плоды людских трудов оказываются почти столь же величественными и грандиозными, как сама природа. Это то реальное вещественное начало, которое приносит с собой в мир человек, утверждает его в нем, делает его сопричастным красоте и величию природы.

Кацусика Хокусаи. Волна. Цветная гравюра на дереве из серии «36 видов горы Фудзи». 1823—1829 гг.

илл. 392

Художественные идеалы Хокусаи целиком обращены к человеческому коллективу, к стихии народной жизни. Тема человеческого коллектива в творчестве Хокусаи проходит свою эволюцию от изображения суетной толпы (лист «Мост в Эдо» из книги Дотю Гвафу 1818 г.) до широкого охвата жизни народа, осмысленной трудом, в гравюрах «36 видов Фудзи». Среди многочисленных работ Хокусаи последних двух десятилетий его жизни наиболее значительной была серия пейзажей «100 видов Фудзи». Но никогда уже Хокусаи не поднимался до таких величественных образов природы, как в гравюрах «Волна» и «Фудзи в ясную погоду» из серий «36 видов Фудзи». Его поздние работы отличаются высоким графическим мастерством, однако уступая в богатстве и тонкости колорита более ранним сериям. Пожалуй, ни один из предшествующих художников Укиё-э не достигал такой глубины и тонкости цветовых переходов, как Хокусаи. Выразительность его листов основана на сочетании острого, обобщенного рисунка и тончайше разработанных цветовых переходов общего фона, передающих пространство, воздух и воду. Чаще всего Хокусаи развертывает композицию листа в глубину, однако перспектива и соотношение масштабов в его пейзажах почти всегда произвольны и подчинены художественному замыслу.

Творчество Хокусаи вызвало многочисленные подражания. Число его учеников было чрезвычайно велико. Среди них были такие известные мастера, как Хоккэй (1780—1850), Гаку-Тэй (работал в 1810—1830 гг.) и другие. Но почти для всех последователей Хокусаи характерно усвоение лишь внешней стороны его творческого метода. Выразительность рисунка Хокусаи в работах его учеников приобретает оттенок манерности, его колористические достижения используются главным образом для решения чисто декоративных задач.

Последним значительным представителем японской гравюры первой половины 19 в. был пейзажист Андо Хиросиге (1797—1858). Хиросиге был учеником гравера Утагава Тоёхиро (1763—1828). Первой работой, принесшей Хиросиге известность, была серия гравюр «53 станции Токайдо», напечатанная в 1834 г., то есть вскоре после выхода прославленных серий Хокусаи. Продолжая пейзажный жанр, открытый в гравюре Хокусаи, Хиросиге, однако, разрабатывает его по-своему. Природа обыкновенно привлекает Хиросиге в своих частных, конкретных проявлениях. Наиболее известными сериями Хиросиге, вышедшими в последующие годы, были «8 видов Оми» (1835), «69 видов станций Кисокайдо», «Виды 69 провинций», «100 видов Эдо» (ок. 1857) и некоторые другие. Хиросиге свободно владел всем арсеналом художественных средств японской цветной ксилографии. Для его работ характерны лаконизм и острота рисунка, красота и выразительность силуэтов, богатство тональностей одного цвета. Однако при всем артистизме Хиросиге его работы лишены уже того богатства чувств, которые были присущи всей предшествующей гравюре. При всей увлеченности Хиросиге реальным, конкретным мотивом природы его листы всегда подчинены декоративному замыслу. В естественной красоте природы Хиросиге привлекает выразительность ее отдельных проявлений — контраст ясно различимых и почти исчезающих в тумане предметов, мягкость снега и графическая острота иголок сосны и ее изогнутых веток. Излюбленные мотивы Хиросиге — пейзаж, преображенный лунной ночью, или видимый сквозь сетку дождя, или выступающий из пелены тумана. В своих гравюрах Хиросиге подчеркивает контраст четких изображений и чуть намеченных приглушенным цветным пятном силуэтов; линия Хиросиге приобретает особую остроту в сопоставлении с мягкостью цвета, его цветовая гамма скупа, но изысканна.

Творчество Хиросиге завершает период блестящего расцвета японской цветной ксилографии 18 и первой половины 19 в. Гравюра 1850—1860-х гг. не выдвинула ни одного крупного художника, в ней все явственней выступают стилизаторство и эклектика.

В этот период Япония вплотную подошла к событиям, ставшим важнейшим рубежом в ее истории. В 1868 г. в Японии произошла буржуазная революция, положившая начало и новому этапу в истории японского искусства. События 1868 г. и последующих затем 1880-х гг., когда Япония стала конституционной монархией, включили Японию в мировую систему капиталистических стран, вовлекли ее в их общую сферу социальных, политических и культурных интересов, оказали решительное преобразующее воздействие на все стороны жизни страны. В искусстве Японии этого периода возникают многочисленные школы и группировки. Значительная их часть стала на путь освоения европейского искусства. Многие японские художники, как, например, известный живописец Курода Кийотэри (1866—1924), уезжают учиться в Европу. Вместе с тем среди некоторых групп художников появляется стремление сохранить чистоту национальных традиций. Однако даже творчество такого художника, как Томиоко Тэссаи (1836—1924), продолжавшего работать в традициях монохромного пейзажа, несет в себе элементы искусства нового времени. Конец 19 — начало 20 в. в искусстве Японии был временем пересмотра всей старой художественной традиции, освоением европейского искусства, поисками нового и вместе с тем собственного пути развития.

Начавшийся еще в конце 16 в. расцвет японского прикладного искусства охватывает почти всю первую половину эпохи Эдо. Но постепенно, с возникновением массового спроса, появляется большое число ремесленных, стандартных работ. Вместе с тем большое распространение получают народные виды творчества— резьба по дереву, а также резьба по кости. Широкое развитие в 17—18 вв. получает керамика, представленная именами таких выдающихся мастеров, как Нинзэй (1598—1666) и Кэнзан (1663—1743). Их керамические изделия отличаются ясностью форм и выразительностью орнамента. Прославленным мастером лаковых изделий был Огата Корин, перенесший особенности своего живописного стиля в работы из лака. В это же время широкое распространение получает фарфор. Особенно высоко ценились фарфоровые изделия района Арита и Сэто. Среди мастеров фарфора широкой популярностью пользовался мастер Какиэмон (середина 17 в.), введший яркие тона в росписи «цветов и птиц». Расширился старый текстильный центр Нисидзии, близ Киото.

В числе новых народных форм прикладного искусства следует отметить своеобразный вид миниатюрной скульптуры, так называемой нэцке, материалом для которой служили кость, дерево или лак. Нэцке использовались в качестве особых брелоков, подвешиваемых у пояса, к шнуру, на котором держались кисет, трубка и т. п. Темой нэцке служили главным образом характерные персонажи городской жизни, бродячие актеры, фокусники, ремесленники, а также герои старинных легенд и сказаний. В нэцке возрождаются некоторые художественные традиции деревянной скульптуры 13 в. Однако экспрессия средневековой буддийской скульптуры сменяется здесь гротеском. Интерес нэцке к кругу тем, наблюденных в повседневной действительности, был выражением тех же демократических тенденций в культуре Японии, которые привели к расцвету деревянной гравюры. Характерная гротескность персонажей нэцке во многом напоминает рисунки Хокусаи в альбомах «Манга». Следует отметить также связь нэцке с образами народного театра. До нас дошли имена известных резчиков нэцке, таких, как Мива I, Томогада, Ико и другие.